- Комиссар Мегрэ
Глава 1
Учитель в «чистилище»
Есть лица, которые с первого взгляда запечатлеваются почти с фотографической точностью, и позже, когда о них вспоминаешь, теряешься в догадках: где же ты их видел?
Вот уже много лет подряд Мегрэ, переводя дыхание после подъема по пыльной каменной лестнице сыскной полиции, на секунду останавливался и машинально оглядывал застекленную комнатушку, именовавшуюся залом ожидания, которую одни называли «аквариумом», другие «чистилищем». Вероятно, и все остальные сотрудники поступали точно так же: ведь это стало даже своего рода профессиональной привычкой.
И сегодня утром, когда яркое весеннее солнце заливало Париж и окрашивало в розовые тона печные трубы на бесчисленных крышах, в чистилище целый день горела лампа, ибо там не было ни единого окна и дневной свет проникал туда лишь из огромного коридора.
Обычно на креслах и стульях, обитых зеленым бархатом, сидели разные подозрительные личности, старые клиенты, взятые ночью и ожидающие допроса, либо осведомители или свидетели, приглашенные сюда накануне. Все они угрюмо смотрели на проходящих и молчали.
Никому не ведомо, почему именно здесь, в этой мрачной комнате, висели на позолоченных шнурах две черные рамы с портретами полицейских, убитых при исполнении служебных заданий.
Иногда в недрах «чистилища» появлялись и другие люди: мужчины и женщины, принадлежащие к так называемому светскому кругу. Те вообще не садились, будто их могли вызвать с минуты на минуту, будто зашли они сюда по какому-то пустяковому делу. Но проходили минуты и часы, и тогда они наконец усаживались с мрачным видом на эти зеленые стулья и кресла, утратив разом и всю свою самоуверенность, и все свое социальное превосходство.
В это утро в «чистилище» был только один человек, и комиссар Мегрэ сразу заметил, что принадлежит он к разряду тех людей, которых в просторечии называют «крысиными мордочками». Худощавый, с покатым лбом и редкими рыжеватыми волосами, с выдающимся носом и со скошенным вниз подбородком, он поводил по сторонам своими не то голубоватыми, не то сиреневатыми глазами.
Все мы еще со школьных лет всюду встречаем подобных субъектов и, как правило, неизвестно почему никогда не принимаем их всерьез.
Мегрэ показалось, будто он не обратил ни малейшего внимания на этого человека. Если бы в то время, когда он входил в свой кабинет, у него спросили, кто находится в зале ожидания, он бы просто не сумел ответить. Часы показывали без пяти девять. Через распахнутое настежь окно видно было, как над Сеной поднимается легкая голубовато-золотистая дымка. Сегодня Мегрэ в первый раз надел демисезонное пальто, но на улице было еще свежо, и весенний прохладный воздух будоражил кровь, будто легкое белое вино.
Сняв шляпу, он посмотрел на визитную карточку, лежавшую у него на столе на самом видном месте. Чернила на ней давно выгорели. «Жозеф Гастен, преподаватель». В правом углу, так мелко, что пришлось наклониться, чтобы прочесть, было написано: «Сент-Андре-сюр-Мер».
Мегрэ не уловил никакой связи между этой карточкой и человеком в приемной, а только подумал: где это он мог слышать о Сент-Андре-сюр-Мер? Звонок, задребезжавший в коридоре, возвестил о начале работы. Он снял пальто, взял со стола папку и, по установившейся многолетней привычке, направился в кабинет начальника полиции. Сталкиваясь по дороге со своими коллегами, он подмечал в их глазах тот же блеск, что и у прохожих на улице.
— Наконец-то весна пришла!
— Похоже что так.
— Сегодня будет чудесный денек!
В огромные окна кабинета начальника полиции врывались потоки солнечного света — ни дать ни взять как в сельской церкви, — а на каменных карнизах ворковали голуби.
Всякий, кто входил в кабинет, непременно приговаривал, потирая руки:
— Вот и весна пришла!
Всем этим людям уже перевалило за сорок пять; дела, которыми им приходилось заниматься, были трудными, а иногда и мрачными, однако все они, словно дети, радовались наступившему теплу и особенно яркому, заливавшему весь город солнцу, превращавшему каждый уголок улицы, каждый дом, каждую крышу и каждый проезжавший по мосту Сен-Мишель автомобиль в великолепное красочное полотно, которое так и хотелось повесить у себя на стену.
— Вы видели, Мегрэ, заместителя директора банка на улице Риволи?
— Через полчаса у меня с ним назначена встреча.
Пустяковое дело. Неделя в общем прошла спокойно. Заместитель директора одного из отделений банка, находившегося на улице Риволи, в двух шагах от Центрального рынка, подозревал одного из своих подчиненных в неблаговидных поступках.
Стоя у окна, Мегрэ набивал трубку, а его коллега из разведывательной полиции обсуждал дело, в котором речь шла о дочери сенатора, попавшей в весьма затруднительное положение.
Возвратясь в свой рабочий кабинет, Мегрэ застал там поджидавшего его Люка, ибо им предстояло идти вместе на улицу Риволи.
— Пойдем пешком?
Улица Риволи была почти под боком. Мегрэ так и не вспомнил о визитной карточке. Проходя мимо «чистилища», он опять увидел «крысиную мордочку» и еще двух-трех посетителей, в том числе и содержателя ночного кабачка, вызванного по делу дочери сенатора.
Вскоре они добрались до Нового моста, причем Мегрэ шел крупным шагом, а коротышка Люка семенил рядом, едва поспевая за ним. Вряд ли они могли бы потом вспомнить, о чем говорили. Должно быть, просто глазели по сторонам. Улица Риволи вся пропахла свежими овощами, фруктами и выхлопными газами грузовых машин, увозивших корзины и клетки с птицей.
Они вошли в банк, выслушали объяснения заместителя директора и обошли помещения, наблюдая исподтишка за подозреваемым сотрудником. Так как явных улик не имелось, надо было захватить злоумышленника врасплох. Договорившись о деталях, они распрощались с заместителем директора и снова оказались на улице. Было так тепло, что они сняли пальто, перекинули их на руку, и на них сразу повеяло летом и каникулами.
На площади Дофина Мегрэ вдруг остановился и спросил:
— А ты, случайно, не знаешь, где находится Сент-Андре-сюр-Мер?
— Думаю, что где-то в департаменте Шаранты.
Это напомнило Мегрэ солнечный пляж в Фурра, устрицы, которые он там ел в половине одиннадцатого утра, запивая их местным белым вином, и песчинки на дне бутылки.
— Ты думаешь, что банковский служащий плутует?
— Заместитель директора вроде бы в этом не сомневается.
— Вид этого служащего не внушает мне доверия.
— Через день-другой мы об этом узнаем.
Они прошли вдоль набережной Орфевр, поднялись по широкой лестнице, и здесь Мегрэ опять остановился на мгновение. «Крысиная мордочка» все еще сидел в «чистилище», сложив на коленях свои длинные костлявые руки. Он поднял глаза на комиссара, и тому показалось, будто он смотрит на него с укоризной.
У себя в кабинете Мегрэ опять увидел визитную карточку на том самом месте, где он ее оставил, и позвонил рассыльному:
— Он все еще здесь?
— С девяти часов утра. Пришел раньше меня. Обязательно хочет поговорить с вами лично.
Сотни людей, особенно сумасшедшие и полусумасшедшие, желают лично говорить с начальником сыскной полиции или с комиссаром Мегрэ, о котором узнали из газет.
Они отказываются говорить с каким-нибудь там инспектором и ждут иногда целыми днями. Появляясь назавтра, они непременно вскакивают со стула всякий раз при виде проходящего мимо комиссара, с надеждой смотрят на него, а потом снова садятся и снова ждут.
— Пусть он войдет.
Мегрэ сел, набил трубку и указал вошедшему на стул, стоявший напротив. Снова взяв визитную карточку, он спросил:
— Это вы?
Увидев его вблизи, Мегрэ понял, что человек, видимо, не спал, потому что лицо его было серым, веки покраснели, а зрачки неестественно блестели; он сложил руки так же, как в зале ожидания, и хрустнул пальцами.
Вместо ответа он бросил на комиссара тревожно-покорный взгляд и пробормотал:
— Вы уже в курсе дела?
— В курсе чего?
Посетитель был удивлен, смущен и, может быть, разочарован.
— Я думал, что здесь все знают… Из Сент-Андре я уехал вчера вечером, уже после приезда газетного репортера. Я выехал ночным поездом и сразу же явился сюда.
Выглядел он вполне нормальным человеком, но был так взволнован, что не знал, с какого конца начать свой рассказ. Присутствие Мегрэ подавляло его. Скорее всего, он давно знал о нем и, подобно многим другим, считал его всемогущим.
Издалека-то все казалось ему очень простым, а вот сейчас перед ним, попыхивая трубкой, сидел человек из плоти и крови и смотрел на него большими, почти равнодушными глазами.
Таким ли представлял он его себе? Не раскаивается ли теперь он в том, что предпринял эту поездку?
— Они могут подумать, что я сбежал, — нервно усмехаясь, заговорил он. — Если бы я был виновен, как все они думают, и если бы хотел скрыться, разве я пришел бы сюда?
— Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, пока не узнаю сути дела, — протянул Мегрэ. — В чем вас обвиняют?
— В том, что я убил Леони Бирар.
— Кто вас обвиняет?
— Вся деревня. Причем некоторые обвиняют в открытую… Несмотря на это, полицейский лейтенант не решился меня арестовать и честно признался мне, что у него нет для этого достаточных улик. И все же он попросил меня никуда не уезжать.
— А вы все-таки уехали?
— Да.
— Почему?
Посетитель, уставший от долгого сидения, внезапно встал и пробормотал:
— Вы позволите мне постоять? — Растерявшись, он не знал, куда стать и как себя держать. — Я сам себя спрашиваю: почему я здесь?
Он вытащил из кармана носовой платок сомнительной свежести и вытер им лоб. От платка да и от него самого все еще попахивало поездом.
— Вы уже завтракали?
— Нет. Я хотел приехать сюда как можно раньше. Боялся, что меня арестуют раньше, чем я увижусь с вами.
Мегрэ ничего не понимал.
— Ну и почему вы хотели повидаться именно со мной?
— Да потому, что я вам верю. Я знаю, что при желании вы установите истину.
— Когда она… как вы ее назвали?
— Леони Бирар. Она работала у нас раньше почтальоном.
— Когда она умерла?
— Ее убили во вторник утром. Позавчера. Где-то в начале одиннадцатого.
— И вас обвиняют в этом преступлении?
— Я прочел в газете, что вы родились в деревне и провели там большую часть молодости. Вы хорошо знаете, как это бывает в маленьких поселках. В Сент-Андре живет около трехсот двадцати человек.
— Минутку. Преступление, о котором вы рассказываете, было совершено в департаменте Шаранты?
— Да. В пятнадцати километрах от Ла-Рошели, неподалеку от бухты Эгийон. Вы знаете эти места?
— Немного. Но ведь я работаю в городском полицейском управлении Парижа и не имею никакого отношения к департаменту Шаранты.
— Я уже думал об этом.
— В таком случае…
Проситель был одет, видимо, в свой лучший костюм, сильно помятый. Воротник его рубашки был поношен.
Стоя посреди комнаты, он низко наклонил голову и тупо смотрел на ковер.
— В самом деле… — вздохнул он.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я ошибся. Я ничего не, знаю. Мне казалось так естественно…
— Что?
— Приехать и просить у вас защиты.
— У меня защиты? — удивленно переспросил Мегрэ.
Господин Гастен отважился наконец посмотреть на него с видом человека, который спрашивает себя: где я нахожусь?
— Там, дома, если даже меня не арестуют, они могут сыграть со мной скверную шутку.
— Вас там не любят?
— Да.
— Почему?
— Прежде всего потому, что я учитель и секретарь мэрии.
— Ну и что из этого? Непонятно.
— Вы уехали из деревни давно. Так вот, у всех наших жителей водятся деньжонки… Кстати, живут в деревне главным образом фермеры и рыбаки, которые разводят устриц. Вы знаете, что такое загоны?
— Это места вдоль побережья, где выращивают устриц. Верно?
— Да. Мы живем как раз в тех местах, где разводят и выращивают устриц. Почти каждый житель имеет там свой участок. Это приносит немалые барыши. Народ у нас богатый. Почти у каждого есть автомобиль или грузовичок. Но знаете ли вы, кто из них платит подоходный налог?
— Наверно, не многие?
— Никто! Во всей деревне только доктор и я платим подоходный налог. И меня, конечно, они называют бездельником, воображая, будто именно они оплачивают мой труд. И если меня возмущает, что дети пропускают занятия в школе, то они говорят мне, чтоб я не вмешивался в чужие дела. А когда я потребовал, чтоб мои ученики здоровались со мной на улице, то они решили, будто я зазнался.
— Расскажите подробнее о Леони Бирар.
— Вы и в самом деле этого хотите?
Взгляд его стал тверже, в нем засветилась надежда.
Он заставил себя сесть и старался говорить внятно и четко, хоть голос у него дрожал от плохо сдерживаемого волнения.
— Вам нужно хорошо себе представить топографию деревни. Мне трудно это вам объяснить. Как и в других деревнях, школа находится позади мэрии. Я живу там же, на другом конце двора. При доме у меня есть небольшой огород. Позавчера, во вторник, стояла такая же погода, как и сегодня, — ну просто настоящий весенний денек! и на отмелях было спокойно.
— Это имеет отношение к делу?
— При спокойной воде — иначе говоря, когда на отмелях мало воды, — никто не ловит ни ракушек, ни устриц. Вам это понятно?
— Да.
— Сразу же за школьным двором находятся сады и задние фасады многих домов, и среди них дом Леони Бирар.
— И сколько ей было лет?
— Шестьдесят шесть. Как секретарь мэрии, я точно знаю возраст каждого жителя.
— В самом деле?
— Восемь лет назад она вышла на пенсию и превратилась почти в калеку. Она совсем не выходила из дому и передвигалась только с помощью палки… Это была злая женщина.
— В чем это выражалось?
— Она ненавидела всех и всё.
— Почему?
— Понятия не имею. Она никогда не была замужем и долгое время жила с племянницей, но та вышла замуж за Жюльена-жестянщика, который был одновременно и сельским полицейским.
В другое время рассказ этот, может, и наскучил бы Мегрэ. Но в такой день, когда в окно лился солнечный свет, напоенный весенним теплом, и даже у неизменной трубки появился вдруг какой-то новый привкус, Мегрэ слушал с едва уловимой улыбкой рассказ учителя, напомнивший ему другую деревню, где тоже вечно происходили стычки между почтальоншей, учителем и полицейским.
— Обе женщины больше не встречались, так как Леони не хотела, чтобы ее племянница выходила замуж. Она не обращалась также больше к доктору Бресселю, обвинив его в том, что он хотел отравить ее своими порошками.
— Он действительно хотел ее отравить?
— Нет, конечно! Я говорю это для того, чтобы вы поняли, какая это была ужасная женщина. Когда она еще работала на почте, то подслушивала телефонные разговоры, читала чужие почтовые открытки и благодаря этому знала все секреты. Ей ничего не стоило поссорить людей между собой. Многие семейные распри и ссоры между соседями возникали именно из-за нее.
— Так что ее не очень-то любили?
— Разумеется.
— В таком случае…
Казалось, Мегрэ хотел сказать, что если умерла эта ненавистная всем женщина, то все должны быть только довольны.
— Но меня они любят не больше.
— Из-за того, о чем вы мне уже рассказали?
— И из-за этого, и из-за другого. Для них я — чужак.
Я родился в Париже, на улице Коленкур, в XVIII округе, а моя жена — с улицы Ламарк.
— Ваша жена живет вместе с вами в Сент-Андре?
— Мы живем втроем, у нас еще сын тринадцати лет.
— Он учится в вашей же школе?
— Там нет другой школы.
— Наверно, товарищи не любят его, потому что он сын учителя?
Мегрэ это было хорошо знакомо. Рассказ учителя напомнил ему собственное детство. Сыновья арендаторов не любили его за то, что он был сыном управляющего, который предъявлял их отцам счета к оплате.
— Уверяю вас, что я ничем не выделяю его. Я даже подозреваю, что он нарочно учится хуже, чем мог бы.
Мало-помалу Гастен успокоился. В его глазах уже не было прежнего страха. Нет, этот человек не выдумывал небылицы ради собственного успокоения.
— Леони Бирар сделала меня козлом отпущения.
— Безо всякого к тому повода?
— Она считала, что я восстанавливаю против нее детей. Но уверяю вас, господин комиссар, это не так. Напротив, я всегда старался научить их прилично себя вести… Она была толстая, огромная и носила, видимо, парик. У нее росли самые настоящие усы и черная борода. Одного этого, как вы сами понимаете, было вполне достаточно, чтоб мальчишки ее дразнили. И буквально любой пустяк приводил ее в ярость: ну, например, если какой-нибудь мальчишка высовывал язык и прижимался лицом к ее окну. Тогда она вскакивала с кресла и угрожающе размахивала палкой. А ребят это приводило в неописуемый восторг. Их любимым развлечением было дразнить матушку Бирар.
А разве в деревне Мегрэ не было такой же старухи?
Конечно была: торговка галантерейными товарами, матушка Татин. И они ее тоже изводили…
— Я, может быть, утомил вас такими подробностями, но все они очень важны. Были проступки и посерьезнее: разбивали стекла в доме старухи, бросали в ее открытые окна очистки… Она не раз жаловалась в полицию. Лейтенант приходил ко мне, чтобы найти виновников.
— И вы называли ему их имена?
— Я говорил ему, что повинны в этом более или менее все, и если она перестанет возмущаться и грозить палкой, то, возможно, озорники и угомонятся.
— Что же произошло во вторник?
— Вскоре после полудня, около половины второго, Мария, полька-поденщица, у которой трое детей, пришла, как обычно, к матушке Бирар. Окна были открыты, и я услышал из школы вопли Марии, какие-то непонятные слова, которые она выкрикивает на своем языке всякий раз, когда чем-то взволнована. Мария — зовут ее Мария Шмелкер — приехала в нашу деревню работать на ферме, когда ей было шестнадцать лет. Замужем она никогда не была, и все ее дети от разных отцов.
— Итак, во вторник, в половине второго, Мария позвала на помощь?
— Да. Я не вышел из класса, так как заметил, что другие поспешили к старухе. Позже я увидел, как подкатила к дому Бирар малолитражка доктора.
— Вы не пошли поинтересоваться, что же случилось?
— Нет. А теперь некоторые упрекают меня в этом и говорят, что раз я не пошел туда, значит, заранее знал, что случилось.
— Вы, наверно, не могли отлучиться во время занятий?
— Мог. Иногда мне приходится оставлять ненадолго класс, чтобы подписать в мэрии кое-какие бумаги.
В конце концов, я мог бы позвать жену, и та заменила бы меня.
— Она тоже учительница?
— Была учительницей.
— В деревне?
— Нет. Мы вместе работали в школе Курбевуа и прожили там семь лет. Но после того, как мы переехали в деревню, жена оставила работу.
— Почему вы уехали из Курбевуа?
— У моей жены плохое здоровье.
По-видимому, разговор об этом был ему неприятен, ибо отвечал он коротко и неохотно.
— Итак, вы не позвали, как обычно, жену и остались в классе с учениками?
— Совершенно верно.
— Что же произошло потом?
— Целый час длилась невообразимая суматоха. Обычно в деревне тихо. Любой шум слышен издалека. У кузнеца Маршандона перестал стучать молот. Люди переговаривались через заборы. Вам, безусловно, знакомо, как это происходит, когда случается подобное событие. Чтобы ученики не волновались, я закрыл окна.
— Скажите, из окон школы виден дом Леони Бирар?
— Да, из одного окна.
— Что же вы увидели?
— Прежде всего полицейского, и это меня очень удивило, потому что он давно уже не разговаривал с теткой своей жены. Ну а потом увидел Тео, помощника полицейского, который после десяти утра всегда пьян, доктора, соседей… Все они толпились в одной из комнат и почему-то смотрели на пол. Позже из Ла-Рошели приехал полицейский лейтенант с двумя помощниками. Но его я увидел только тогда, когда он, опросив уже многих людей, постучал в дверь класса.
— Он обвинил вас в убийстве Леони Бирар?
Гастен с укоризной взглянул на комиссара, как бы говоря: «Вы же прекрасно знаете, что все это происходит совсем не так». И глуховатым голосом он пояснил:
— Я сразу же заметил, что он смотрит на меня как-то очень странно. Первое, что он спросил: «Господин Гастен, есть у вас карабин?» Я ответил, что нет, но у моего сына Жан-Поля карабин есть. Это опять весьма запутанная история. Вы знаете, как это бывает с детьми? В один прекрасный день кто-нибудь приходит в класс с шариками, и на следующий день все мальчишки играют в шарики и все карманы у них набиты этими шариками. В следующий раз кто-то приносит в класс бумажного змея, и все целыми днями запускают змея.
Так вот, этой осенью кто-то из ребят достал карабин 22-го калибра и стал стрелять по воробьям. Через месяц в классе было уже полдюжины таких же карабинов.
Моему сыну тоже хотелось получить к Рождеству карабин. И я не мог отказать ему в этом…
Даже карабин напомнил комиссару Мегрэ детство, с той только разницей, что у него тогда был не карабин, а духовое ружье, пули которого только взъерошивали птичьи перья.
— Я сказал лейтенанту, что, насколько мне известно, карабин лежит в комнате Жан-Поля. Он послал одного из своих помощников убедиться в этом. Мне бы надо было прежде всего спросить сына, но я как-то не подумал об этом. Оказалось, карабина на месте не было, так как сын оставил его в сарайчике на огороде, где хранится тачка и огородный инвентарь.
— А Леони Бирар была убита из карабина 22-го калибра?
— В этом-то самое удивительное. Но и это еще не все.
Лейтенант спросил меня, выходил ли я утром из класса, и я, к сожалению, сказал, что не выходил.
— Значит, вы выходили?
— Всего на десять минут, сразу после перемены. Когда вам задают подобный вопрос, вы ведь не задумываетесь над ним. Перемена кончилась в десять часов. Немного позже, примерно минут через пять, ко мне зашел Пьедебёф, фермер из Гро-Шена, и попросил подписать ему справку, по которой он получает пенсию как инвалид войны. Обычно печать находится у меня в классе. Но в это утро ее на месте не оказалось, и я пошел с фермером в контору мэрии. Дети вели себя тихо. Так как жена была нездорова, я зашел потом к ней — справиться, не нужно ли ей что-нибудь.
— У вашей жены плохое здоровье?
— В основном нервы… В общей сложности я отсутствовал не больше десяти — пятнадцати минут, скорее, десяти.
— Вы ничего не слышали?
— Помню, что Маршандон подковывал лошадь, потому что слышал удары молота по наковальне, а в воздухе противно пахло паленым. Ведь кузница-то находится рядом с церковью, почти против школы.
— И именно в это время была убита Леони Бирар?
— Да. Кто-то из сада или через открытое окно выстрелил в нее, когда она была в кухне, расположенной в задней части дома.
— Она умерла от пули 22-го калибра?
— Да, и это просто поразительно. Пуля не могла причинить ей большого вреда, так как стреляли со значительного расстояния. Пуля вошла ей в голову через левый глаз и расплющилась о черепную коробку.
— Вы хорошо стреляете?
— Так думают все жители деревни, потому что видели, как зимой я стрелял в цель вместе с сыном. Но вообще-то я стрелял из карабина только на ярмарке.
— Лейтенант не поверил вам?
— Он не обвинил меня сразу, но удивился, почему я скрыл, что выходил из класса. А затем в мое отсутствие он опросил всех учеников и, не сказав мне о результатах опроса, вернулся в Ла-Рошель. На следующий день, то есть вчера, он объявился в моей конторе в мэрии вместе с Тео — помощником полицейского.
— Где же вы были все это время?
— На уроке в классе. Из тридцати двух учеников на занятия пришло только восемь. Два раза меня вызывали, чтобы задать те же вопросы, и во второй раз заставили подписать мои свидетельские показания. Допросили также и мою жену. Спросили, как долго я пробыл у нее.
Сына тоже расспросили о карабине.
— Но вас не арестовали?
— Вчера — нет. Но я уверен, что сегодня, останься я в Сент-Андре, они бы сделали это. Ночью нам в окно бросали камни… Жена очень расстроилась.
— Вы уехали один, а жена осталась там с сыном?
— Да. Надеюсь, что с ними ничего худого не случится. А если меня арестуют, то я просто не смогу защитить себя. Когда меня упрячут за решетку, все связи с внешним миром будут отрезаны. Они сделают со мной все, что захотят.
Лоб его снова покрылся испариной, а пальцы он так сжал в кулак, что они даже побелели.
— Возможно, я ошибаюсь… Но мне казалось, что если я расскажу вам все, то вы, может, согласитесь приехать и установить истину. Я не предлагаю вам денежного вознаграждения, я знаю, что не это вас интересует… Клянусь вам, господин комиссар, я не убивал старуху!
Комиссар Мегрэ нерешительно протянул руку к телефону и в конце концов снял трубку.
— Как фамилия вашего лейтенанта полиции?
— Даньелу.
— Алло! Соедините меня с полицией в Ла-Рошели.
Если лейтенанта Даньелу нет на месте, вы можете найти его в мэрии Сент-Андре-сюр-Мер. Попросите его позвонить мне в рабочий кабинет Люка.
Он повесил трубку, закурил и подошел к окну. Казалось, его совсем не интересовал учитель, который несколько раз порывался поблагодарить его, но так ничего и не сказал.
Мало-помалу прозрачная голубизна парижского неба медленно таяла, переходя в золотистые тона, и фасады домов по ту сторону Сены обретали кремовый цвет. А в окнах высоких мансард сверкало ослепительным блеском отраженное солнце.
— Вы просили соединить вас с Сент-Андре-сюр-Мер?
— Да, Люка… Подождите минутку.
Он перешел в соседнюю комнату.
— Лейтенант Даньелу? Это комиссар Мегрэ из парижской сыскной полиции. Вы, кажется, кого-то разыскиваете?
На другом конце провода полицейский никак не мог прийти в себя от изумления.
— Разве вы уже об этом знаете?
— Речь идет об учителе?
— Так точно. Мне не следовало его упускать. Я никак не думал, что он улизнет. Вчера вечером он уехал поездом в Париж и…
— Вы выдвигаете против него тяжкое обвинение?
— Да. Сегодня утром я получил очень веское свидетельское показание.
— От кого?
— От одного из его учеников.
— Он что-нибудь видел?
— Да.
— Что именно?
— Что учитель вышел во вторник, приблизительно в десять часов двадцать минут, из сарайчика с садовым инвентарем. А именно в десять часов пятнадцать минут помощник полицейского услышал выстрел из карабина.
— Вы спросили ордер на арест у следователя?
— Я как раз собирался ехать за этим в Ла-Рошель, когда вы позвонили… А как вы узнали об этом деле?
Разве в газетах…
— Я не читал сегодня газет. Жозеф Гастен у меня в полиции.
Наступило молчание, потом лейтенант выдавил:
— А!..
Лейтенанту, конечно, страшно хотелось спросить, что и как, но он сдержался и промолчал. Мегрэ также не знал, что ему сказать. Он еще ничего не решил. Если бы сегодня утром солнце не светило так ярко, если бы он не выкурил только что хорошую трубку и не побывал бы мысленно в Фурра с его устрицами и белым вином и если бы за последние десять месяцев у него было бы хоть три дня отпуска, то…
— Алло! Вы меня слушаете?
— Так точно. Что вы собираетесь с ним делать?
— Привезти вам его обратно.
— Вы сами с ним поедете?
Сказано это было без особого энтузиазма, и комиссар улыбнулся.
— Вы не думаете, что он…
— Не знаю. Может быть, он виновен. Может быть, нет. Во всяком случае я его вам привезу.
— Благодарю. Буду встречать вас на вокзале.
У себя в комнате он застал Люка, который с любопытством рассматривал учителя.
— Подождите меня еще минутку. Мне нужно переговорить с начальником.
Ему повезло: срочной работы не предстояло и он без труда получил отпуск на несколько дней. Возвратясь в комнату, он спросил у Гастена:
— Надеюсь, в Сент-Андре есть какая-нибудь деревенская гостиница?
— Конечно. Гостиница «Уютный уголок», ее содержит Луи Помель. Там хорошо кормят, но в комнатах нет водопровода…
— Вы уезжаете, патрон?
— Соедините меня с женой.
Все это было столь неожиданно, что растерявшийся до изумления бедняга Гастен не мог даже радоваться.
— Что он вам сказал?
— Наверно, он вас арестует, когда мы приедем.
— Но вы… вы поедете со мной?
Мегрэ утвердительно кивнул и взял телефонную трубку, которую протягивал ему Люка:
— Это ты? Приготовь мне, пожалуйста, чемоданчик с бельем и туалетными принадлежностями… Да… да… Не знаю… Возможно, два или три дня… — И весело добавил: — Я еду на побережье, в департамент Шаранты. В страну устриц и ракушек. А пока позавтракаю сейчас в городе. До скорой встречи…
Можно было подумать, будто он собирается над кем-то посмеяться, как те самые мальчишки, которые так долго дразнили старую Леони Бирар.
— Пойдемте перекусим немного, — сказал он наконец учителю.
Тот встал и последовал за ним словно во сне.
