- Комиссар Мегрэ, #
Глава 1
Старая дама с Килберн-Лейн и мясник из Парка Монсо
Жозеф, курьер, тихо, как мышка, поскребся в дверь и так тихо появился в кабинете Мегрэ, что со своей лысиной в ореоле невесомых седых волос он смог бы сыграть роль привидения.
Комиссар, склонившийся над бумагами с трубкой, зажатой в зубах, не поднял головы, и Жозеф остался стоять около двери.
Уже неделю Мегрэ был не в духе, и сотрудники входили к нему в кабинет буквально на цыпочках. Впрочем, он не единственный в Париже, да и вообще во Франции, пребывал в таком настроении, потому что никогда еще в марте не было такой сырой, холодной и мрачной погоды. В одиннадцать часов в кабинетах было темно, как на рассвете во время приведения в исполнение смертного приговора; лампы оставались зажженными до полудня, а в три часа начинало смеркаться. Речь шла уже не о том, что льет дождь: все просто жили в дождевой туче, вода была повсюду, а люди трех слов не могли сказать не сморкаясь. В газетах публиковали фотографии жителей пригородов, которые возвращались домой на лодках по улицам, которые стали реками.
Утром, приходя на работу, комиссар спрашивал:
— Жанвье здесь?
— Болен.
— Люка?
— Его жена позвонила и сказала…
Инспекторы выбывали из строя один за другим, иногда целыми отделами, так что две трети работников отсутствовали. У мадам Мегрэ не было гриппа — у нее болели зубы. Каждую ночь, часа в два-три, несмотря на то, что она ходила к зубному врачу, ее прихватывало, и она не могла сомкнуть глаз до утра. Она держалась стойко, не жаловалась и старалась не стонать.
Однако это было еще хуже. Мегрэ просыпался, почувствовав, что она не спит и едва сдерживает стоны, боясь даже дышать.
Некоторое время он молча следил за ее страданиями, потом ворчал:
— Почему ты не примешь таблетку?
— Ты не спишь?
— Нет. Прими таблетку.
— Ты же знаешь, что они на меня больше не действуют.
— Все равно прими.
Он вставал, шел за ее коробочкой с лекарством, протягивал ей стакан с водой, безуспешно пытаясь скрыть усталость, граничащую с раздражением.
— Извини меня, — вздыхая, говорила она.
— Ты же не виновата.
— Я могла бы спать в комнате для прислуги.
У них была комнатка на седьмом этаже, которой почти никогда не пользовались.
— Давай я пойду туда. Завтра ты будешь чувствовать себя усталым, а у тебя так много работы!
У него было больше забот, чем настоящей работы.
И как раз этот момент старая англичанка, миссис Мюриел Бритт, о которой писали все газеты, выбрала, чтобы исчезнуть.
Женщины пропадают каждый день, и в большинстве случаев это происходит как-то незаметно, их находят или не находят. И газеты посвящают этому событию буквально три строчки.
Что же касается Мюриел Бритт, то она исчезла с большим шумом, потому что приехала в Париж с группой из пятидесяти двух человек, одним из тех стад, которые туристические агенты собирают в Англии, Соединенных Штатах, Канаде или других странах и за ничтожную плату прогуливают по Парижу.
Это произошло как раз в тот вечер, когда группа совершала экскурсию по ночному Парижу. Автобус повез мужчин и женщин, почти все они были пожилыми, на Центральный рынок, на площадь Пигаль, на улицу Лапп и Елисейские Поля, причем билеты давали право на стаканчик на каждой остановке.
К концу экскурсии все были навеселе, у многих порозовели щеки и блестели глаза. Перед последней остановкой потерялся коротышка с нафабренными усами, бухгалтер из небольшого городка, но на следующий день после обеда его обнаружили в собственной постели, куда он тихонько удалился.
С миссис Бритт все было по-другому. Английские газеты подчеркивали, что у нее не было никакой причины исчезать. Эта пятидесятивосьмилетняя, худая, сухопарая женщина, изможденное лицо и тело которой свидетельствовали о тяжелой жизни, держала семейный пансион на Килберн-Лейн, где-то к западу от Лондона.
Мегрэ абсолютно не представлял себе, что это такое — Килберн-Лейн. Судя по фотографиям в газетах, это был унылый дом, где жили секретарши и мелкие служащие, которые три раза в день усаживались все вместе за круглым столом.
Миссис Бритт была вдовой. Сын ее находился в Южной Африке, а замужняя дочь проживала где-то в районе Суэцкого канала. В газетах подчеркивали, что это был первый настоящий отдых, который бедная женщина позволила себе за всю жизнь.
Естественно, поездка в Париж! Групповая, за умеренную цену. Вместе с другими она остановилась в гостинице при вокзале Сен-Лазар, с которой были связаны те, кто специализировался на подобного рода «турах».
Она вышла из автобуса одновременно со всеми и пошла в свой номер. Три свидетеля слышали, как она заперла дверь. На следующее утро миссис Бритт в комнате не оказалось, и с тех пор не удалось обнаружить никаких ее следов.
Приехал сержант из Скотленд-Ярда, весьма растерянный. Поговорил с Мегрэ и начал скромненько вести свое расследование.
Английские газеты вели себя гораздо менее скромно и вовсю трубили о беспомощности французской полиции.
Однако существовали некоторые детали, о которых Мегрэ не хотелось сообщать журналистам. Во-первых, то, что в номере миссис Бритт нашли бутылки со спиртным, спрятанные в разных местах: под матрасом, под бельем в ящике комода и даже на шкафу. Во-вторых, как только ее фотография появилась в вечерних газетах, на набережную Орфевр явился лавочник, который продал ей эти бутылки.
— Вы заметили что-нибудь необычное?
— Хм! Она была под хмельком… Но тут не винцо…
Судя по тому, что эта дама у меня купила, она предпочитала джин.
А может, миссис Бритт изрядно выпивала тайком в семейном пансионе на Килберн-Лейн? Английские газеты не писали об этом.
Ночной портье в гостинице тоже дал показания:
— Я видел, как она бесшумно спустилась. Была навеселе и начала заигрывать со мной.
— Она вышла?
— Да.
— В какую сторону направилась?
— Я не знаю.
Один полицейский видел, как она топталась у входа в бар на улице Амстердам. И это было все. Из Сены не выловили ни одного тела. На пустырях не нашли ни одной женщины, разрезанной на кусочки.
Суперинтендент Пайк из Скотленд-Ярда, которого Мегрэ хорошо знал, каждое утро звонил из Лондона:
— Извиняюсь, Мегрэ. Никаких следов?
Этот дождь, мокрая одежда, зонты, с которых текла вода, расставленные по всем углам, и к тому же зубы мадам Мегрэ — все это раздражало невероятно, и чувствовалось, что комиссар только ждал случая, чтобы взорваться.
— Что такое, Жозеф?
— Шеф хочет поговорить с вами, господин комиссар.
— Я сейчас иду.
Для доклада это было неурочное время. Когда начальник криминальной полиции вызывал таким образом Мегрэ днем в свой кабинет, это означало, что речь шла о чем-то очень важном.
Тем не менее Мегрэ закончил читать досье, набил новую трубку и только тогда направился в кабинет патрона.
— Ничего нового, Мегрэ?
Комиссар молча пожал плечами.
— Только что с курьером я получил письмо от министра.
Когда говорили просто «министр», это означало «министр внутренних дел», которому подчинялась криминальная полиция.
— Я слушаю вас.
— Около половины двенадцатого придет один человек…
Было четверть двенадцатого.
— Это некий Фюмаль, похоже, важная персона в своей области. На последних выборах он бог знает сколько миллионов вложил в партию…
— Что совершила его дочь?
— У него нет дочери.
— Тогда сын?
— И сына у него тоже нет. Министр не пишет, о чем идет речь, просто мне кажется, что этот господин хочет видеть лично вас и что нужно сделать все, чтобы удовлетворить его просьбу.
Мегрэ только пошевелил губами, но можно было легко догадаться, что слово, которое он не произнес, начиналось на букву «Д».
— Прошу меня извинить, старина. Я же понимаю, что это очень тяжело. Но все же постарайтесь совершить невозможное. У нас и так в последнее время было достаточно неприятностей.
В приемной Мегрэ остановился около Жозефа:
— Когда Фюмаль придет, ты проведешь его прямо ко мне.
— Кто придет?
— Фюмаль! [1] Это его фамилия.
Эта фамилия, между прочим, Мегрэ о чем-то напоминала. Странно, но он мог поспорить, что воспоминание было какое-то неприятное, но у него и так хватало неприятностей, чтобы вспоминать о какой-то еще.
— Айвар здесь? — спросил он, войдя в кабинет инспекторов.
— Сегодня не появлялся.
— Болен?
— Он не звонил.
Жанвье вышел на работу, но у него было землистого цвета лицо и красный нос.
— Как дети?
— Конечно же все гриппуют.
Пять минут спустя в дверь кабинета снова поскреблись, и Жозеф с таким видом, будто произносил нечто не совсем приличное, объявил о приходе посетителя:
— Месье Фюмаль.
Мегрэ, не взглянув на визитера, пробурчал:
— Садитесь.
Потом, подняв голову, обнаружил перед собой огромного рыхлого мужчину, который едва умещался в кресле.
Фюмаль смотрел на него с хитрым видом, как будто ждал от комиссара определенной реакции.
— О чем идет речь? Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной лично.
На пальто посетителя было всего лишь несколько капель, должно быть, он приехал на машине.
— Вы меня не узнаете?
— Нет.
— Ну подумайте.
— У меня нет времени.
— Фердинанд.
— Какой Фердинанд?
— Толстый Фердинанд… Бум-Бум!..
Внезапно Мегрэ вспомнил. Он оказался прав, когда за несколько минут до этого подумал, что речь идет о каком-то неприятном воспоминании. Ассоциация пришла издалека, от школы в его деревне, которая называлась Сен-Фиакр, в департаменте Алье, а учительницей в этой школе была мадемуазель Шенье.
В те времена отец Мегрэ был управляющим в замке Сен-Фиакр. А Фердинанд был сыном мясника из Катр-Ван, деревушки, которая находилась в двух километрах по соседству.
В классе всегда бывают такие парни, как этот, больше, чем остальные, с какой-то болезненной полнотой.
— Ну, теперь вспоминаете?
— Да.
— И что вы почувствовали, когда меня увидели? Ну, я-то знал, что вы стали фараоном, потому что видел вашу фотографию в газетах. А раньше мы вроде бы были на «ты».
— Не теперь, — обронил Мегрэ, выбивая свою трубку.
— Как вам угодно. Вы читали письмо министра?
— Нет.
— И вам ничего не говорили?
— Говорили.
— В общем, у нас обоих есть достаточный жизненный опыт. Но не одинаковый. Что касается меня, то мой отец был не управляющим, а простым деревенским мясником. Из лицея в Мулене меня выгнали после пятого класса[2].
Чувствовалось, что он настроен очень агрессивно, и не только по отношению к Мегрэ. Это был тот самый тип человека, который злобно и неприязненно относится ко всему: к людям, к небу…
— Ну так вот, Оскар сегодня сказал мне…
Оскар был министр внутренних дел.
— «Иди к Мегрэ, потому что именно с ним ты хочешь увидеться, и он будет в полном твоем распоряжении. Впрочем, я прослежу за этим».
Комиссар никак не прореагировал и продолжал смотреть на собеседника тяжелым взглядом.
— Я очень хорошо, очень хорошо помню вашего отца… — продолжал Фюмаль. — У него были рыжеватые усы, не так ли? Он был худым… У него была слабая грудь… Они с моим отцом, должно быть, провернули вместе немало делишек…
На этот раз Мегрэ было трудно сохранять хладнокровие, так как Фюмаль затронул чувствительное место в его душе, это было одно из самых тяжелых воспоминаний его детства.
Как многие деревенские мясники, отец Фюмаля, которого звали Луи, приторговывал скотом. Он даже арендовал луг, где откармливал скот, и понемногу расширял свою деятельность в районе.
У него была жена, мать Фердинанда, которую звали Красотка Фернанда и судачили, что она никогда не носила трусиков и однажды даже цинично заявила: «Пока будешь их снимать, можно упустить случай».
Неужели в детских воспоминаниях каждого есть какое-то темное пятно?
В качестве управляющего Эварист Мегрэ должен был заниматься продажей скота, принадлежащего замку. Он долго отказывался иметь дело с Луи Фюмалем. Однако однажды решился. Фюмаль пришел в контору, достал свой потертый бумажник, как всегда набитый деньгами.
Мегрэ было тогда семь или восемь лет, и он не пошел в тот день в школу. Он болел не гриппом, как дети Жанвье, а свинкой. Его мать еще была жива. На кухне было тепло и сумрачно. По стеклам хлестал дождь.
В кухню ворвался отец с непокрытой головой, что противоречило его привычкам, с капельками влаги на усах.
Он был очень возбужден.
— Этот негодяй Фюмаль!.. — воскликнул он возмущенно.
— Что он сделал?
— Я не сразу заметил… Когда он ушел, я положил деньги в сейф, потом позвонил по телефону и только тогда заметил, что он подсунул две купюры под пресс-папье.
О какой сумме шла речь? Мегрэ по прошествии стольких лет уже не мог вспомнить, но он очень хорошо помнил гнев отца, тот чувствовал себя оскорбленным…
— Я догоню его…
— Он поехал в двуколке?
— Да. На велосипеде я его догоню и,..
Остальное вспоминалось как-то расплывчато. Однако с тех пор фамилию Фюмаля произносили в доме с особенной интонацией. Мужчины больше не здоровались.
Произошло еще что-то, о чем у Мегрэ было и того меньше информации. Должно быть, Фюмаль попытался посеять сомнения у графа де Сен-Фиакр (то был еще старый граф) в отношении своего управляющего, и тот вынужден был оправдываться.
— Я вас слушаю.
— А вы после школы не слышали обо мне?
В голосе Фердинанда слышалась теперь глухая угроза.
— Нет.
— А вам знакомо название «Мясные ряды»?
— Понаслышке.
Это были мясные лавки, расположенные повсюду — одна находилась на бульваре Вольтера, недалеко от дома Мегрэ, — против которых мелкие торговцы выступали без всякого результата.
— Это я. А вы слышали об «Экономных рядах»?
Смутно. Еще одна сеть лавочек в рабочих кварталах и в пригороде.
— И это опять я, — заявил Фюмаль с вызовом во взгляде. — А вы знаете, сколько миллионов стоят эти два предприятия?
— Это меня не интересует.
— Я стою также за «Северными мясными рядами», администрация которого находится в Лилле, и за Ассоциацией мясников, чья контора на улице Рамбюто.
Мегрэ чуть было не сказал, глядя на жирного мужчину, сидящего в кресле: «Ну это же очень много мяса!»
Он сдержался, предчувствуя, что это дело будет еще более неприятным, чем исчезновение миссис Бритт. Он уже ненавидел Фюмаля, и не только из-за воспоминаний об отце — этот человек был слишком уверен в себе, той наглой уверенностью, которая оскорбительна для простых смертных. И в то же время под этой маской можно было угадать некоторое беспокойство и даже, может быть, нечто вроде паники.
— А вы не спрашиваете себя, зачем я пришел сюда?
— Нет.
Это еще один из способов вывести людей из себя: быть абсолютно спокойным, инертным. Во взгляде комиссара не было ни любопытства, ни интереса, и это начало выводить его собеседника из себя.
— А вы знаете, что у меня достаточно большое влияние, чтобы сместить чиновника, какое бы высокое положение он ни занимал?
— Ах так!
— Даже чиновника, который считает себя очень важным.
— Я слушаю вас, господин Фюмаль.
— Заметьте, что я пришел сюда как друг.
— Ну и что дальше?
— Вы сразу повели себя…
— Вежливо, месье Фюмаль.
— Предположим! Как вам будет угодно. Если я захотел поговорить именно с вами, так это потому, что подумал… Вследствие нашей старой дружбы…
Они никогда не дружили, никогда не играли вместе.
Впрочем, Фердинанд Фюмаль не играл ни с кем и все перемены проводил в одиночку, забившись в угол.
— Позвольте мне заметить в свою очередь, что у меня много работы.
— У меня еще больше работы, чем у вас, но я все же приехал к вам. Я мог бы вас пригласить в одну из моих контор…
К чему спорить? Фюмаль был знаком с министром, которому оказал кое-какие услуги, как и, без всякого сомнения, другим политикам, а это кое-что значило.
— Вы нуждаетесь в помощи полиции?
— Да.
— Я вас слушаю.
— Естественно, все, что я вам скажу, должно остаться между нами.
— Если только вы не совершили преступления…
— Не люблю подобных шуток.
Мегрэ, вне себя, встал и подошел к камину, с трудом сдерживаясь, чтобы не вышвырнуть посетителя за дверь.
— На мою жизнь покушаются.
Мегрэ чуть было не сказал: «Оно и понятно», но сделал над собой усилие, стараясь казаться спокойным.
— Вот уже около недели я получаю анонимные письма, на которые сначала не обратил никакого внимания.
Такие значительные люди, как я, должны быть готовы к тому, что вызывают зависть, а иногда даже ненависть окружающих.
— Письма у вас с собой?
Фюмаль достал из кармана такой же пухлый бумажник, какой когда-то был у его отца.
— Вот первое. Я выбросил конверт, так как не знал его содержания.
Мегрэ взял письмо и прочитал следующие слова, написанные карандашом: «Ты скоро сдохнешь».
Он положил письмо на стол и спросил:
— Что в остальных?
— Вот второе, я получил его на следующий день. Я сохранил конверт, на котором, как вы увидите, стоит штамп почтового отделения в районе площади Оперы.
На этот раз в письме, также написанном карандашом, печатными буквами, говорилось: «Я тебя достану».
Были еще и другие, которые Фюмаль держал в руке и одно за другим протягивал комиссару, сам вынимая их из конвертов.
— На этом я не могу разобрать штамп.
«Считай свои последние дни, сволочь».
— Я думаю, что вы не имеете ни малейшего представления, кто отправитель?
— Подождите. Всего их семь, последнее пришло сегодня утром. Одно из них было опущено на бульваре Бомарше, другое — в главном почтовом отделении улицы Лувр, и, наконец, третье — на авеню Терн.
Содержание писем было несколько различным.
«Тебе не долго осталось жить».
«Пиши завещание».
«Подлец».
И наконец, в последнем говорилось то же, что и в первом: «Ты скоро сдохнешь».
— Вы мне доверите эту корреспонденцию?
Мегрэ выбрал слово «корреспонденция» специально, не без иронии.
— Если это поможет вам обнаружить отправителя.
— Вы не думаете, что это шутка?
— Люди, с которыми я общаюсь, в большинстве своем не способны на шутки подобного рода. Что бы вы обо мне ни думали, но я не из тех, кого легко испугать. Видите ли, такого положения, как мое, не добиваются не нажив себе врагов, и я их всегда презирал.
— Зачем вы пришли?
— Потому что, как гражданин, я имею право быть защищенным. Я не хочу быть убитым, даже не зная, откуда ветер дует. Я говорил об этом с министром, и он мне сказал…
— Я знаю. Значит, вы хотите, чтобы вас незаметно охраняли?
— Мне кажется, это само собой разумеется.
— И еще, конечно, чтобы мы обнаружили автора анонимных писем?
— Если это возможно.
— Может быть, вы подозреваете какого-нибудь определенного человека?
— В общем-то нет. Хотя…
— Продолжайте.
— Заметьте, что я его не обвиняю. Это слабак, и, если он способен на угрозы, он никогда не смог бы их осуществить.
— Кто это?
— Некий Гайярден. Роже Гайярден, из «Экономических торговых рядов».
— У него есть причины вас ненавидеть?
— Я его разорил.
— Специально?
— Да. После того, как я ему сказал, что это сделаю.
— Почему?
— Потому что он встал мне поперек дороги. Сейчас он находится на стадии ликвидации имущества, и я надеюсь упрятать его в тюрьму, потому что к банкротству прибавилась еще и история с чеками.
— У вас есть его адрес?
— Улица Франциска Первого, 26.
— Это мясник?
— Не профессиональный. Банковский воротила. Он ворочает деньгами других, а я — своими собственными.
Вот и вся разница.
— Он женат?
— Да, но он живет с любовницей.
— Вы ее знаете?
— Мы втроем часто куда-нибудь ходили.
— Ваша жена была с вами?
— Моя жена давно уже никуда не ходит.
— Она больна?
— Если вам так будет угодно. По крайней мере, она так думает.
— Я должен кое-что записать.
Мегрэ сел, взял папку и бумагу.
— Ваш адрес?
— Я живу в собственном особняке. Это дом номер 58, по бульвару Курсель, напротив парка Монсо.
— Прекрасный квартал.
— Да. У меня конторы на улице Рамбюто около Центрального рынка, на Ла-Виллетт.
— Понятно.
— Я уже не говорю о филиалах в Лилле и других городах.
— Я думаю, у вас должно быть много слуг.
— На бульваре Курсель — пятеро.
— Шофер?
— Да, я так и не смог научиться водить машину.
— Секретарь?
— У меня личная секретарша.
— На бульваре Курсель?
— У нее есть там своя комната и бюро, но она ездит со мной, когда я отправляюсь в различные филиалы.
— Она молодая?
— Лет около тридцати, по-моему.
— Вы спите с ней?
— Нет.
— А с кем?
Фюмаль презрительно улыбнулся:
— Я ожидал этого вопроса. Да, у меня есть любовница. У меня их было много. В настоящее время это некая Мартина Гийу, которую я поселил в квартире на улице Этуаль.
— В двух шагах от вашего дома.
— Естественно.
— Где вы с ней познакомились?
— В ночном кабаре, год назад. Она очень спокойная и почти никогда не выходит из дому.
— Я думаю, что у нее нет никакой причины ненавидеть вас.
— Я тоже так думаю.
— У нее есть любовник?
Он прорычал в бешенстве:
— Если он у нее и есть, то я об этом ничего не знаю.
Это все, что вы хотите знать?
— Нет, не все. Ваша жена ревнует?
— Я предполагаю, что с таким тактом, какой у вас обнаружил, вы сами ее об этом спросите.
— Из какой она семьи?
— Она дочь мясника.
— Прекрасно.
— Что — прекрасно?
— Ничего. Я хотел бы поближе познакомиться с вашим ближайшим окружением. Вы сами разбираете почту?
— Ту, что приходит на бульвар Курсель, — да.
— Это личная корреспонденция?
— Более или менее. Остальное посылается на улицу Рамбюто и Ла-Виллетт, где этим занимаются служащие.
— Значит, это не ваша секретарша, которая…
— Она вскрывает конверты и отдает их мне.
— Вы показали ей эти письма?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю.
— А вашей жене?
— Тоже нет.
— Вашей любовнице?
— Тем более. Это все, что вы хотите знать?
— Я думаю, вы разрешите мне побывать на бульваре Курсель? Под каким предлогом?
— Что я подал жалобу по поводу исчезновения документов.
— Я могу обратиться также в различные ваши конторы?
— Под тем же предлогом.
— А на улицу Этуаль?
— Если вам этого так хочется.
— Благодарю вас.
— Это все?
— Уже сегодня я поставлю охрану около вашего дома, но мне кажется, что будет очень трудно охранять вас во время перемещений по Парижу. Я думаю, вы ездите на лимузине?
— Да.
— У вас есть оружие?
— Я не ношу оружия при себе, но у меня есть револьвер, который лежит в ночном столике.
— Вы с женой спите в разных комнатах?
— Уже десять лет.
Мегрэ поднялся и посмотрел на дверь, потом бросил быстрый взгляд на часы. Фюмаль встал тоже, начал с трудом подыскивать слова, но сумел только сказать:
— Я не ожидал, что вы так себя поведете.
— Я что, был невежлив?
— Я этого не говорю, но…
— Я займусь вашим делом, месье Фюмаль. Надеюсь, что ничего плохого с вами не случится.
В коридоре хозяин мясных лавок в бешенстве ответил:
— Я тоже на это надеюсь. Для вашего блага!
После чего Мегрэ резко захлопнул дверь.
