• Комиссар Мегрэ

Глава 4
Настойка из корня горечавки

 Наступил час, когда закатное солнце покрыло все ровным, розовым светом, а испарения от земли стали рассеиваться в прохладе приближавшейся ночи. Мегрэ вышел из бара «Либерти», как обычно выходят из какого-нибудь сомнительного заведения, то есть засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Однако не прошел он и десяти шагов, как ему неожиданно захотелось обернуться и словно убедиться, что все это ему не приснилось.

 Но нет, бар находился на своем прежнем месте, и на его узком, окрашенном в грязный коричневый цвет фасаде, зажатом соседними домами, все так же желтели буквы вывески.

 За окном торчал горшок с цветами, рядом спала кошка.

 Жажа, скорее всего, тоже дремала на задней половине бара, и будильник для нее одной отсчитывал минуты…

 В конце улочки жизнь принимала нормальный облик: магазины, прилично одетые люди, автобусы, трамваи, полицейский на посту…

 Чуть дальше, правее, начиналась Ла-Круазет, будто сошедшая с рекламных акварельных рисунков, что печатал в богатых иллюстрированных журналах каннский коммерческий профсоюз.

 Все было тихо, мирно… Неторопливо прогуливались люди… Бесшумно, будто с выключенными моторами, скользили машины… И светлые яхты на воде…

 Хотя Мегрэ и чувствовал себя уставшим и отяжелевшим, возвращаться в Антиб ему не хотелось. Он бесцельно бродил туда-сюда по улицам, то останавливался, сам не зная почему, то шел наугад дальше, и казалось, что сознательная часть его души осталась в клетушке Жажа возле голого стола, за которым в полдень сидели добропорядочный шведский стюард и Сильви с бесстыдно обнаженной грудью.

 Каждый месяц в течение десяти лет Уильям Браун жил по нескольку дней в этой душной ленивой атмосфере бок о бок с Жажа, и та после нескольких выпитых рюмок начинала жаловаться на жизнь, а потом засыпала на стуле.

 — Ну конечно же, черт возьми, горечавка!

 Мегрэ был доволен: ему удалось вспомнить то, что вот уже минут пятнадцать он силился отыскать в памяти, сам даже не отдавая себе в том отчета! С тех пор как комиссар вышел из бара «Либерти», он все время пытался определить возникший в сознании образ и, отбросив всю лишнюю мишуру, понять его суть. И сумел-таки! Вспомнил свой разговор с приятелем, которого как-то раз угощал аперитивом.

 — Что ты обычно пьешь?

 — Настойку из корня горечавки!

 — Что это еще за новая мода?

 — Это не мода, старина! А последняя надежда забулдыги. Ты ведь знаешь, что такое горечавка. Сплошная горечь. И даже без спирта. Понимаешь, когда в течение тридцати лет ты вливал в себя самый разный алкоголь, тебе остается только эта горькая гадость, чтобы хоть чем-то пронять самого себя, ощутить вкус во рту…

 Вот именно так! Место без порока и зла! Бар, где попадаешь сразу на кухню и где тебя, как старого знакомого, встречает Жажа!

 И ты пьешь, пока она возится со стряпней! И идешь покупать говядинку у соседнего мясника! А тут спускается Сильви, заспанная, полуголая, и подставляет лоб для поцелуя, и никому нет никакого дела до ее жалких прелестей.

 Не очень чисто, не очень светло. Говорят мало. Тягучая, без особого смысла беседа, как и жизнь самих людей…

 И нет внешнего мира, волнений. Только небольшой прямоугольник солнечного света…

 Поесть, выпить… Подремать и снова выпить, а потом Сильви оденется, натянет чулочки и отправится на работу…

 — Ну пока, крестный!

 Разве это не то же самое, что настойка из корня горечавки, о которой ему рассказал приятель? И бар «Либерти» разве не напоминает последнюю гавань для того, кто все видел и все перепробовал в пороке?

 Женщины, лишенные красоты, кокетства, желаний, которых ты уже не хочешь и просто целуешь в лоб, даешь сто франков на чулки, а потом спрашиваешь, когда они возвращаются:

 — Ну как, хорошо поработала?

 Подобные мысли подействовали на Мегрэ угнетающе.

 Ему захотелось немного отвлечься, и он остановился перед причалом. Легкая дымка уже начинала стелиться в нескольких сантиметрах от поверхности воды.

 Пройдя мимо целого ряда уютных яхт и спортивных парусников, комиссар увидел в десяти метрах от себя матроса, державшего в руках красный флаг с полумесяцем, он шел к большому белому судну с трубами, должно быть принадлежащему какому-нибудь паше.

 Неподалеку стояла яхта около сорока метров в длину, и Мегрэ бросилось в глаза ее название, написанное на корме золотыми буквами: «Ардена».

 Едва ему припомнилось лицо шведа, сидевшего у Жажа, как, приподняв голову, комиссар увидел его на палубе: стюард в белых перчатках ставил поднос с чаем на ротанговый столик.

 Владелец яхты, облокотившись на бортик, разговаривал с двумя девушками и смеялся, демонстрируя превосходные зубы. Веселую компанию от Мегрэ отделял трехметровый трап; пожав плечами, комиссар решительно вступил на него и с трудом удержался от смеха, когда заметил гримасу ужаса, мелькнувшую на лице стюарда.

 Бывают в жизни моменты, как, например, этот, когда ты действуешь не потому, что это тебе обещает какую-то пользу, а просто чтобы занять себя или избавиться от ненужных мыслей.

 — Простите, месье…

 Хозяин яхты перестал смеяться. И, повернувшись к Мегрэ, застыл в ожидании, как и его подруги.

 — Один вопрос, если можно. Вы не знаете человека по имени Браун?

 — А у него есть судно?

 — Было когда-то… Уильям Браун…

 Едва ли Мегрэ ждал ответа на свой вопрос.

 Он смотрел на стоявшего между двух полуголых девиц мужчину лет сорока пяти и по-настоящему породистого и думал про себя: «Браун был таким же, как он!

 Окружал себя хорошо одетыми красотками, каждая деталь туалета которых тщательно продумана и должна порождать желание! Водил их в небольшие увеселительные заведения и угощал посетителей шампанским…»

 Мужчина ответил с сильным акцентом:

 — Если этот тот самый Браун, о котором я думаю, то ему принадлежало вон то большое судно, стоящее у причала последним… «Пасифик»… Но потом его уже Дважды или трижды продавали и покупали…

 — Благодарю вас.

 Мужчина и две его подружки не особенно ясно уловили смысл визита Мегрэ. Они смотрели ему вслед, и комиссар услышал за спиной негромкий женский смешок.

 «Пасифик»… Из всех судов в порту ему под стать были лишь два, и на одном из них развевался турецкий флаг.

 Но от «Пасифика» веяло запустением. Кое-где под облупившейся краской проглядывало железо корпуса.

 Медные части позеленели.

 На корме виднелась невзрачная табличка: «Продается».

 В этот час матросы с яхт, хорошо вымытые и одетые в нарядную с иголочки форму, группами и чуть ли не солдатским строем направлялись в город.

 Когда Мегрэ проходил мимо «Ардены», он почувствовал на себе взгляды трех людей с яхты, но подумал, что наверняка стюард тоже следил за ним, спрятавшись в каком-нибудь укромном уголке на палубе.

 
 

 Улицы были ярко освещены. Однако Мегрэ не без труда отыскал уже знакомый ему гараж, где ему нужно было задать один-единственный вопрос.

 — В котором часу в пятницу Браун забрал машину?

 Пришлось звать механика.

 В пять без каких-то минут! Иначе говоря, он как раз успевал добраться до мыса Антиб.

 — Он пришел один? Никто не ждал его на улице? А вы уверены, что он не был ранен?

 Уильям Браун покинул бар «Либерти» около двух.

 Что же он делал еще целых три часа?

 В Канне Мегрэ больше делать было нечего. Он дождался автобуса и, устроившись возле окна, стал рассеянно смотреть на дорогу, на бесконечную вереницу машин с зажженными фарами.

 Первым, кого он увидел, выйдя из автобуса на площади Масе, был инспектор Бутиг, сидевший на террасе кафе «Ледник». Увидев комиссара, он тотчас вскочил.

 — Вас разыскивают с утра!.. Садитесь… Что будете пить? Официант!.. Два перно…

 — Мне не надо!.. Настойку горечавки!.. — проговорил Мегрэ, решивший попробовать, что это за пойло…

 — Вначале мне пришлось опросить таксистов. А поскольку ни один из них вас не возил, обратился за помощью к водителям автобусов. Так я и узнал, что вы отправились в Канн!

 Как живо он говорил! И с какой неподдельной страстью!

 Мегрэ невольно взглянул на своего собеседника округлившимися от удивления глазами, но низкорослый инспектор как ни в чем не бывало продолжал:

 — В городе найдется лишь пять или шесть ресторанов, где можно сносно поесть… Я звонил в каждый…

 Где вам, черт возьми, удалось пообедать?..

 Можно представить, как бы удивился Бутиг, расскажи ему Мегрэ правду: о бараньей ноге и о чесночном салате, приготовленных Жажа, и о рюмочках, и о Сильви…

 — Прокурор не желает ничего делать, не посоветовавшись предварительно с вами… У нас ведь новости…

 Сын приехал…

 — Чей сын?

 Мегрэ отпил глоток горечавки и поморщился.

 — Сын Брауна… Он находился в Амстердаме, когда…

 Нет, что-то сегодня у Мегрэ голова плохо варит. Он пытался сконцентрироваться, но у него никак не получалось.

 — У Брауна есть сын?

 — Несколько… От законной жены, той, что живет в Австралии… Один из них сейчас в Европе, занимается шерстью…

 — Шерстью?

 Наверно, в этот момент Бутиг весьма невысоко оценивал умственные способности Мегрэ. Но тот все еще мысленно находился в баре «Либерти»! А точнее, вспоминал официанта кафе, который играл на скачках и с которым Сильви успела переговорить через окно…

 — Да! Хозяйство Браунов является одним из наиболее преуспевающих в Австралии. Они выращивают овец и продают шерсть в Европу… Один из его сыновей следит за разведением животных… Другой в Сиднее занимается погрузкой… А третий курсирует от одного европейского порта к другому, в зависимости от того, куда поступает шерсть: в Ливерпуль, Гавр, Амстердам или Гамбург… Как раз он и…

 — И что он говорит?

 — Что нужно как можно быстрее похоронить его отца, а за деньгами дело не станет… Он очень торопится… Завтра вечером ему уже нужно улетать…

 — Он остановился в Антибе?

 — Нет! В Жуан-ле-Пене… Но в роскошной гостинице и в огромном номере на одного человека. Ему вроде необходимо всю ночь поддерживать связь с Ниццей, чтобы уже там его соединили то ли с Антверпеном, то ли с Амстердамом, то ли еще не знаю с чем…

 — Он съездил на виллу?

 — Я предлагал ему. Он отказался.

 — И что он в итоге сделал за это время?

 — Повстречался с прокурором! Все! И постоянно настаивал, чтобы мы поторопились. Да еще спрашивает, сколько?

 — Что — сколько?

 — Сколько ему это будет стоить.

 Мегрэ с отсутствующим видом смотрел на площадь Масе. Бутиг продолжал рассказывать:

 — Прокурор с полудня ждал вас у себя в кабинете.

 Теперь, когда вскрытие произведено, у него больше нет предлога медлить с выдачей разрешения на захоронение… Сын Брауна звонил трижды, и в конце концов его заверили, что похороны могут состояться завтра ранним утром…

 — Ранним утром?

 — Да, чтобы избежать толпы… Вот поэтому я и искал вас… Сегодня вечером закроют гроб… Если вы хотите увидеть Брауна, прежде чем…

 — Нет!

 К чему в самом деле? Мегрэ не имел ни малейшего желания смотреть на труп! Он и так хорошо знал Уильяма Брауна!

 На террасе сидело немало людей. Бутиг заметил, что на них смотрят с соседних столиков, и это ему польстило.

 Тем не менее он прошептал:

 — Давайте говорить тише…

 — И где хотят его хоронить?..

 — Как где… На антибском кладбище… Катафалк подадут к моргу в семь часов утра… Мне осталось только подтвердить информацию сыну Брауна…

 — А как же его две женщины?

 — Тут еще ничего не решили… Может быть, сын предпочитает, чтобы…

 — В какой гостинице, вы сказали, он остановился?

 — В «Провансале». Вы хотите с ним встретиться?

 — Завтра! — отозвался Мегрэ. — Думаю, вы придете на похороны?

 Мегрэ пребывал в довольно странном настроении.

 Веселом и одновременно мрачном! Такси довезло его до гостиницы «Провансаль», где его встретил портье, а затем еще какой-то служащий в галунах и наконец худой молодой человек, сидевший за письменным столом.

 — Господин Браун?.. Сейчас посмотрю, на месте ли он… Вы не могли бы назвать свое имя?..

 И звонки. И беготня посыльного. Все это длилось по меньшей мере минут пять, прежде чем к Мегрэ подошли, чтобы отвести по бесконечным коридорам к номеру 37. За дверью раздавался треск пишущей машинки.

 Утомленный голос проговорил:

 — Войдите!

 Мегрэ оказался лицом к лицу с сыном Брауна, тем самым, что отвечал за прием шерсти в Европе.

 
 

 Без возраста. По всей видимости, лет тридцать, но с таким же успехом можно дать и сорок. Высокий, худой, с гладко выбритым, но уже морщинистым лицом. Строгий костюм и черный галстук в белую полоску, украшенный жемчужной булавкой.

 Ни малейшего намека на беспорядок или растерянность. Ни одного торчащего волоска. И голос ничуть не дрогнул, когда он увидел посетителя.

 — Вы не могли бы подождать немного? Я быстро…

 Располагайтесь…

 Машинистка сидела за столом в стиле Людовика XV.

 Секретарь что-то говорил по-английски в телефонную трубку.

 А младший Браун додиктовывал также по-английски каблограмму, в которой шла речь о процентах потерь, вызванных забастовкой докеров.

 — Господин Браун… — позвал его секретарь и протянул телефонную трубку.

 — Алло!.. Алло!.. Yes!..

 Он долго слушал, не прерывая собеседника ни единым словом, а затем, перед тем как повесить трубку, коротко бросил:

 — No!

 И, нажав на электрический звонок, повернулся к Мегрэ:

 — Портвейн?

 — Нет, спасибо.

 Но когда появился метрдотель, Браун тем не менее заказал:

 — Один портвейн!

 Все это он делал без спешки, но с озабоченным видом, как будто предполагал, что от его малейшего поступка к жеста, даже от самого незначительного движения мышц лица зависела судьба мира.

 — Попечатайте у меня! — попросил он машинистку, указав ей на соседнюю комнату.

 И обратившись к секретарю, добавил:

 — А вы позвоните прокурору…

 Наконец он сел и со вздохом положил ногу на ногу:

 — Устал. Так это вы ведете следствие?

 Пододвинул к Мегрэ бокал портвейна, принесенный слугой.

 — Нелепая история, не правда ли?

 — Не такая уж и нелепая! — проворчал Мегрэ далеко не самым любезным тоном.

 — Я хотел сказать — неприятная…

 — Разумеется! Всегда неприятно получить нож в спину и умереть…

 Молодой человек нетерпеливо поднялся, распахнул дверь в соседнюю комнату, сделал вид, будто отдает какие-то распоряжения на английском языке, затем вернулся к Мегрэ и протянул ему портсигар.

 — Спасибо! Я курю только трубку…

 Браун потянулся к столику, где стояла коробка с английским табаком.

 Только крепкий, дешевый! — заметил Мегрэ и вытащил из кармана собственную пачку.

 Браун большими шагами заходил взад и вперед по комнате.

 — Вы знаете, не так ли, что мой отец вел очень… скандальный образ жизни…

 — У него была любовница!

 Не только! И многое другое! Вам нужно все знать, чтобы не совершить… как это по-вашему? Промашку…

 Телефонный звонок прервал его. Подбежавший к аппарату секретарь ответил на этот раз по-немецки, и Браун замахал ему отрицательно руками. Секретарь говорил довольно долго. Браун уже начал проявлять признаки нетерпения. И поскольку конца беседе не предвиделось, подошел к нему и, взяв из его рук трубку, положил на рычаг.

 — Отец приехал во Францию давно, без матери… И он нас почти что разорил…

 Браун не мог устоять на месте. Продолжая говорить, он закрыл дверь за секретарем. Затем коснулся пальцем бокала с портвейном.

 — Вы не будете пить?

 — Нет, спасибо!

 Младший Браун нетерпеливо передернул плечами.

 — Над отцом взяли опекунство… Моя мать очень страдала… И много работала…

 — А, так это ваша мать вновь поднимала дело?

 — С моим дядей, да!

 — С братом вашей матери, конечно!

 — Yes! Мой отец потерял… достоинство, да… достоинство… Но лучше, если об этом будут как можно меньше говорить… Вы понимаете?..

 Мегрэ все время неотрывно смотрел на молодого человека, и того это явно выводило из себя. Тем более, что Брауну никак не удавалось разгадать смысл тяжелого взгляда комиссара. То ли он ровным счетом ничего не значил, то ли, наоборот, в нем таилась страшная угроза?

 — Один вопрос, господин Браун. Господин Гарри Браун, как я вижу по надписям на вашем багаже. Где вы находились в прошлую среду?

 Прежде чем молодой человек ответил, он дважды прошелся по комнате.

 — А что вы хотите этим сказать?

 — Ничего особенного. Я только спрашиваю, где вы были.

 — Разве это важно для следствия?

 — Возможно, да, а возможно, и нет!

 — Если не ошибаюсь, встречал в Марселе «Гласко».

 Судно с шерстью из Австралии, которое сейчас находится в Амстердаме и не разгружается из-за забастовки докеров…

 — Вы не видели вашего отца?

 — Нет, не видел…

 — Еще один вопрос, последний. Кто занимался рентой вашего отца и какова она была?

 — Я! Пять тысяч франков в месяц… Вы хотите рассказать об этом в газетах?

 За стеной по-прежнему раздавался треск пишущей машинки, звоночек в конце каждой строчки и стук каретки.

 Мегрэ встал, взял шляпу.

 — Благодарю вас!

 На лице Брауна выразилось крайнее удивление.

 — И это все?

 — Все… Благодарю вас…

 Снова зазвонил телефон, но молодой человек продолжал стоять на месте, будто и не собирался снимать трубку. И смотрел, не веря своим глазам, как Мегрэ направляется к двери.

 Наконец судорожно схватил лежавший на столе конверт:

 — Я тут приготовил немного на нужды полиции…

 Но Мегрэ был уже в коридоре. Вскоре он спустился по роскошной лестнице и пересек вестибюль в сопровождении лакея в ливрее.

 В девять часов он поужинал в полном одиночестве в ресторане гостиницы «Бекон», листая телефонный справочник. И трижды заказывал телефонный разговор в Канн. Только на третий раз ему ответили:

 — Да, это здесь недалеко…

 — Вот и замечательно! Будьте так любезны, передайте госпоже Жажа, что похороны состоятся завтра в семь часов в Антибе… Да, похороны… Она поймет…

 Немного походил по комнате. Из окна, в пятистах метрах, виднелась белая вилла Брауна с двумя освещенными окнами.

 Хватит ли у него сил?..

 Нет! Ему так хочется спать!

 — А у них, случайно, нет телефона?

 — Есть, господин комиссар! Мне им позвонить?

 Славная маленькая горничная в белом чепце напоминала мышку, суетливо бегающую по комнате.

 — Месье!.. Одна из дам у телефона…

 Мегрэ взял трубку:

 — Алло!.. Говорит комиссар… Да… Я не смог зайти к вам сегодня… Похороны состоятся завтра утром в семь часов… Что?.. Нет! Только не сегодня… У меня много работы… Доброй ночи, мадам…

 Он вроде бы разговаривал со старухой. И теперь она, взволнованная, наверняка побежит сообщать новость дочке. И обе начнут спорить о том, как им лучше в данной ситуации поступить.

 В комнату, медоточиво улыбаясь, вошла хозяйка гостиницы «Бекон».

 — Вам понравился буйабес[2]?.. Я его специально для вас приготовила, поскольку…

 Буйабес? Мегрэ безуспешно рылся в собственной памяти.

 — Ах да! Превосходный! Просто изумительный! — поспешил откликнуться он с вежливой улыбкой.

 Но на самом деле он ничего не помнил. Недавний ужин потонул в массе прочих ненужных вещей, вкупе с Бутигом, автобусом и гаражом…

 А из кулинарных картин выплыла только одна: баранья ножка, отведанная комиссаром у Жажа… И благоухающий чесноком салат.

 Нет, извините! Припомнилось еще кое-что: сладковатый аромат портвейна, так и не выпитого им в отеле «Провансаль», гармонично сочетавшийся со столь же невыразительным запахом парфюмерии Брауна-младшего.

 — Пусть мне принесут бутылочку «Виттеля»[3], — попросил он, прежде чем поднялся по лестнице к себе в номер.